10 дней до войны...
3 дня до войны...
Из дневников: 22 июня 1941 года. Воскресенье
А теперь давайте посмотрим, что происходило в этот день 80 лет назад - 26 июня 1941 года...
Из дневника Льва Маргулиса. 31 год. Скрипач.
Днем был в театре и взял обратно свое заявление из рук Ольги. Она подала мне его с ехидной усмешкой. Это Боярский обещал мне его никому не показывать. Пристал к Мусе написать знакомому ей инспектору оркестра ЦДКА в Москве. Поругались. Но все-таки она письмо написала. Симочку должны были эвакуировать с очагом, но она заболела и осталась. В театр прибывали письма и телеграммы с запросами от уехавших на отдых работников, куда ехать, в Сочи или Ленинград. Дирекция, не знавшая раньше, что ответить, теперь требовала возвращения в Ленинград. Постепенно люди стали прибывать. Приехали Черняк, Моська и Шер. Дирекция явно нарочно задерживалась в Сочи. Асланов и Печковский пытались там отсидеться. В это время здесь Боярский разваливал театр, метя на место заместителя директора Мариинки Белякова, который должен был уйти в армию. Но ему удалось только развалить театр, и, т. к. Беляков остался, он стал начальником пожарной охраны здания Нардома.
Из дневника Анатолия Забелина. 36 лет. Физик.
После опубликования сообщения о том, что немцы высаживают диверсантов в форме советских милиционеров, все стали подозрительно смотреть на милиционеров. Даже обидно за них. Роберт ловил диверсанта на Невском, бежал целый квартал за мотоциклистом и у светофора (задержка) бросился на него сзади. Толпа помогла схватить и задержать его. Роберт побежал потому, что милиционеру, задержавшему мотоциклиста, последний не предъявил документов. По словам Роберта, когда вели мотоциклиста, весь Невский был запружен так, что милиционеру с трудом приходилось пробивать себе дорогу. В эти дни вообще многих задерживают. У Варшавского вокзала вели 3-х милиц. Почему? Неизвестно. Говорят, что в трамвае задержали милиционера, который вошел с задней площадки и заплатил за проезд. И вообще говорят, что в эти дни задержаны тысячи подозрительных.
На работе мертвечина. Т. к. учебный год кончился, а новый не начался, ходил и слонялся без дела. Научно-исс. работа двигается туго. А нужно ее двигать быстро. Она актуальна.
Вечером встретился с В. Пошли шататься и решили зайти в кино на фильм-концерт. Перед сеансом сидели в садике и рассуждали, что в следующий четверг мы скажем: «как чудно было в прошлый четверг!». И действительно, день был замечательный. Хорошее и ясное небо, но оно не радовало. Боялись бомбежки.
Из дневника Юрия Никифорова. 22 года. Военнослужащий. До мобилизации работал пионервожатым, военруком в школах Владимира.
В 6 часов сменился с дежурства. Иду в 16 часов в гороно на совещание по противовоздушной обороне...
Из дневника Георгия Князева. 54 года. Историк, архивист, директор Архива АН СССР в Ленинграде, свидетель блокады Ленинграда.
День пятый. [Четверг]. Ночь проспали спокойно. Тревоги не было. Значит, в ушах шумело. Интересно, что эта иллюзия слуха не у меня одного, а и у других наблюдается.
На службе нормальный рабочий день. Провел экскурсию со студентами и читал им лекцию с большим подъемом.
Вечером читали правила поведения и мер при воздушной тревоге. М. Ф. ходила в медицинский пункт. Я разбирал запасы медикаментов на случай ожогов или ранений.
Радует сознательность и дисциплина среди населения нашего города.
Из дневника Мони Ляст. 13 лет.
В 12 часов начали эвакуироваться учреждения. Мы не знаем или ехать. В 4 часа папа приезжает с лошадью. Мы уже давно готовы и запакованы. В это время через Дисну идёт войско. Мы уезжаем. Едем берегом. Около парома масса людей. Около костёла лежат в окопах бойцы. Нас не пропускают дальше. Берегом ехать нельзя. Едем назад. Распаковываемся. Папа идёт узнать или можно ехать через город. Около почты стоит пулемёт. Приходит извозчик с известием, что можно ехать. Едем. На улицах, прижимаясь к стенкам, бегут с вещами испуганные люди. Около райкома машины. Подъезжаем к парому. Толкотня. Полно лошадей и машин. Ждём очереди. Около больницы красноармейцы проводят полевой телефон. Уже много подвод переехало. Переехали и комсомольцы.
Папа забыл военный билет. Уходит за ним. Скоро приходит. Юзеф приехал. Дядя Гриша получил подводу и приехал сюда. Подходит наша очередь. Проверяют пропуска. Внезапно на другой стороне появляются бойцы. Делают окопы. Командир объявляет, что паром закрыт. Все едут сухопутной дорогой.
Город изменил свой облик. Полно военных. На улицах полно людей. Все они испуганы. Переезжаем мост. На мосту стоят бойцы. Дядин извозчик отказывается ехать дальше. Дядя, тётя и Фрума остаются, а Соня с Юзефом переходят на нашу подводу. Вдруг появляются самолёты. Бомбят Дисну. Город окутан дымом. Встречаемся с дядей Ароном. Едем дальше. За Дисной наша подвода перевернулась. Еле подняли. Едут машины. Вечером переезжаем границу. Наступает ночь. Слышна артиллерийская стрельба. Где-то далеко пожары. Едем всю ночь. Нигде не видно ни домов, ни людей.
Из дневника Михаила Пришвина. 68 лет. Писатель, автор произведений о природе, охотничьих рассказов, произведений для детей.
Проходят дни. Вестей мало, но каждый по-своему дополняет своей легендой. Лундберг чуть ли не лично знаком с Лютером и любит его, но. Лютер брак считал раем, но когда у какого-то короля от такого брака не рождалось наследника, он допустил конкубинат...
И так все немцы ставят впереди личности государство: из этой идеи и вышел фашизм. Так было сказано для возражения мне о миссии немцев внести в жизнь порядок и вещи расставить на свои места.
— А что они сделали с Францией! — воскликнула Елена Давыдовна, — была веселая страна, и нате вот порядок. Вы понимаете «довлеет дневи злоба его» как порядок, расстановку вещей, а это неверно.
— Если это неверно, то как же вы понимаете?
— Я понимаю «довлеет дневи» как всю жизнь, все ее будущее и прошлое, собранное в текущее мгновенье, похожее на виноградную лозу. Нет, «довлеет дневи» состоит не в расстановке вещей на земле, а в повороте будущего в настоящее.
И еще мы говорили о том, что хотя по внешности коммунизм пользуется теми же приемами, как и фашизм, но по идейному содержанию фашизм и коммунизм противоположны, цель фашизма — государство, цель коммунизма — личность.
А читали речь Черчилля? — Читал, но не понимаю, чему он радуется: победа над Германией означает революцию в Европе и коммунизм с его диктатурой пролетариата. — Этого они не боятся: фашизм себя показал...
(Люди совсем простые, живущие по слуху, говорящие на слух (народ), не верят Англии и боятся заговора, а «разумники» и раньше были с Англией против немцев — эти верят.)
— Ты пишешь и живешь, как бы чувствуя рай на земле.
— Главное — возможность его для человека на земле, ты же все земное считаешь как зло и рай возносишь туда, на после смерти.
— Нет, я думаю, рай начинается здесь и туда продолжается.
— Я тоже так думаю. Но ты слишком часто стоишь опустив руки перед злом и относишь лучшее туда, в то время как деятельный человек преодолевает зло частично здесь на земле и надеется, что в будущем его преодолеют. Ты, опустив руки, ждешь спасительной катастрофы, Страшного Суда и прекращения борьбы со злом при торжестве добра. Все это верно, только нужна воинственная деятельность: война. Вот мы с тобой повоевали, победили, достигли своего и вновь затеваем борьбу. Я боюсь, что 99 сотых «того света» создано в утешение слабым, убогим, больным, несчастным, неудачникам и только 1/100-я людьми деятельной веры в будущую жизнь и в Бога.
— Благодарю тебя за напоминание о деятельной вере, это все верно. Только я-то говорю ведь о томлении, том самом томлении души ап. Павла, когда он ждал смерти как разрешения этого томления. Немногие могут преодолеть смерть радостью, большинство умирает в томлении.
Весть о войне всех ударила в лоб и всех оглушила, и вот пятые сутки уже мы хотим прийти в себя и не можем. Смутные дни. Но сегодня, на пятые сутки кто-то сказал:
— А если немцы вот уже пятые сутки не могут продвинуться, то, значит, трудно...
К этому кто-то напомнил о рассказе пленного немца. И вроде как бы зашевелилась надежда на спасение. И прежние пустые «патриотические» слова о доблестной Красной армии получили живой смысл.
А не то ли для писателя значит быть современным — быть искренним, а быть искренним — быть в личном соприкосновении с тем, о чем пишешь?
Если производитель силою самих вещей (условий современного производства) вынужден разлучиться с продуктом и создаваемая штампованная вещь ничего уже не говорит о творце, то разве этим отрицается творчество? Напротив, человек, окруженный для своих удобств службой безликих вещей, разве тем самым лишается он возможности творчества? Наоборот!
Не поднимается ли голос о помехе творчеству штампованных вещей теми, кто неспособен к творчеству, как поднимается тоже глупцами ссылка на старость, хотя они были всегда дураками и глупость свою прикрывали молодостью.
Как хорошо пошел роман и те же темы, но почему же хочется о том же самом нового, современного? Те же розы, то же яблоко, тот же ветер, та же девушка, а хочется, чтобы о том же самом написал нам человек. Мало того, хочется посмотреть на него, выразить личное свое восхищение и самому сомкнуться с ним в творчестве. Начиная с Горького сколько таких святых в бескорыстии писем я получил от друзей в то самое время, когда официальные представители называли меня несовременным писателем.
Верно ли вообще для искусства? но для себя чувство своей современности, нужности, полезности и устойчивости я получил только от встречи с читателем-другом.
Из дневника Александра Бардовского. 48 лет. Учитель литературы в школе в Ленинграде.
Ночь опять без тревоги. Днем иногда были слышны выстрелы. Сейчас около 2 ч. — еще не было и днем. Готовлюсь к экзамену. Газеты после почти 2-ух летнего молчания снова полны рассказами о фашистских зверствах. Сейчас, судя по сводке главные события по линии Вильно-Барановичи. Севернее и южнее мы действуем удачно. Радует, что Англия и США — за нас и рассматривают, что нападение на нас, как на пробы нападения на Китай и Индию.
Из дневника Александра Резяпкина. 32 года. Советский офицер.
Лишь сегодня вечером я добрался, с четырьмя пересадками, до своего Котовска на Одесщину. Поезда шли с перебоями, в дороге было несколько провокационных экстазов, организованных лазутчиками фашизма и паникерами.
Когда вошел в квартиру, на грудь бросились ребята, на перебой целовали и рассказывали новости. До боли сердечной я смотрел на них и с тревогой думал о том, что через несколько часов я расстанусь с ними, и быть может, навсегда. С большим усилием я делал вид, что будто ничего в мире не случилось, что будто и нет никакой войны, не нависло никакой разлуки...
В некоторых соседних квартирах слышался плач, шли сборы багажа — люди собирались с границы вглубь страны. Среди семей комсостава ходят слухи о зверствах фашистов в оккупированных районах, о бомбардировках вражеской авиацией наших городов. У некоторых — паническое настроение.
Наша дивизия уже двое суток как перекочевала на границу в Бессарабию, на границу, где идут бои. Через несколько часов с попутной машиной еду туда и я...
Из дневника Владимира Трифонова. 16 лет. Краснофлотец, сигнальщик на ледоколе.
В 200 км от г. Риги. В 6 часов подъем. Снова костры, какая-то каша, чай и «По машинам!». Встречные машины с беженцами попадались все чаще. И это как-то угнетало и вызывало вопросы: «Почему бегут? И откуда?» На первый вопрос напрашивается ответ: «Бегут от немцев, которые наступают. Но где»?
Не доезжая километров 50 до Риги, сделали большой привал с обедом. Старший лейтенант считает, что к концу дня они будут на месте. Где, мы не спрашиваем. Часов в 15 въехали в Ригу. Архитектура большинства домов явно европейского стиля: высокие крыши под красной черепицей, высокие шпили церквей. Где-то в центре колонна остановилась, старший лейтенант подошел ко второй машине и, показывая рукой влево, говорит, что до вокзала отсюда минут 15–20 пешком.
Благодарим старлея и направляемся в указанную сторону. На улицах пешеходов немного. Некоторые с любопытством смотрят на нас, некоторые проходят не глядя, а то и отворачиваясь, особенно молодые мужчины и парни. А у меня ко всем им самое доброжелательное отношение. Наконец вышли на какую-то площадь, за ней — железнодорожный вокзал, на котором тьма народу. Много военных, большинство армейцев. Гражданские почти все с узлами, чемоданами, с ребятишками.
Вскоре ситуация для нас прояснилась: все гражданские и многие армейские ждут поезда на Псков и дальше, а флотским — главным образом надо в Либаву. Но если на Таллин, на Псков и дальше поезда еще будут, то на Либаву не было уже двое суток, и неизвестно будут ли. Кто-то пустил слух, что Либава то ли уже взята немцами, то ли только окружена. К коменданту вокзала не пробиться — пропускают только комсостав. А среди нас, флотских, только краснофлотцы да несколько старшин.
Обсуждаем разные предложения — как добраться до Либавы. Одни предлагают ждать поезда или официального сообщения — что с Либавой, другие — идти к мосту на левый берег реки Даугавы и ловить машины, идущие в сторону Либавы или Виндавы, может оттуда какие-нибудь корабли в Либаву ходят, да и поездом оттуда ближе, чем от Риги.
В общем, у всех стремление одно — любыми путями в Либаву. Там их корабли, части, друзья и товарищи, которые наверняка уже воюют с немцами, а мы топчемся, ничего не зная, в двухстах километрах.
Пришел почти пустой поезд из Таллина и почти полный часа через два ушел обратно. Многие уезжающие решили, что из Таллина будет проще уехать в Ленинград, чем через Псков. С таллинским поездом приехали два флотских командира — старший лейтенант и лейтенант. Обоим надо в Либаву. Обступили их, ввели в курс дела — уже двое суток в Либаву поезда не ходят, и не знаем — что делать. Просим их сходить к коменданту.
Через полчаса оба вышли от коменданта и, отозвав нас (а «нас» было человек 10) в сторону от толпы, объявили: первое — об услышанном никому ни слова; второе — Либава или окружена или уже захвачена немцами, т.к. связи с вокзалом нет. Совет коменданта морякам — ехать в Таллин и обращаться в штаб флота, но сегодня поезда в Таллин уже не будет. Вечереет. Мы порядком устали и начали искать уголок для сна, решив, что утро вечера мудренее. Приткнуться в самом вокзале было совершенно невозможно. В одном конце перрона нашли небольшую свободную площадку и кое-как разместились плотной группой.
#этолето
Journal information