июнь 1877
[1879 год]июнь 1879
июль и август 1879
сентябрь и октябрь 1879
[1880 год] март 1880
апрель и май 1880
июнь 1880
июль 1880
осень 1880
[1886 год] июнь 1886
июль 1886
2 августа (21 июля). Понедельник. …Я разговорился с о. Янышевым. По его мнению, бессознательная жизнь ребенка имеет огромное влияние на всю его последующую жизнь, и что счастлив ребенок, окруженный нежною и тихою обстановкой любви, попечений и ласки в эту бессознательную пору: эти нежные любовные заботы должны влиять благотворно на всю его остальную, сознательную жизнь. Верно ли это, я не знаю, но такое учение приходится мне по сердцу.
4 августа (23 июля). Среда. Мы с Олей сошлись в одном и том же впечатлении, нам обоим трудно было сознаться в нем вслух, и это произошло как-то случайно. Мы надеялись, что Тино ко дню совершеннолетия или в именины Императрицы получит Андреевский орден. Наш Цесаревич получил орден Спасителя из рук Оли в день своей присяги. Следовало бы и нам отплатить тем же; это произвело бы хорошее впечатление в Греции. Мы с Олей так дрожим над хорошими отношениями между Россией и Грецией. Но всего этого не случилось, и нам это тем более грустно, что мы так горячо любим Государя и нам досадно, что он забывает о таких политических любезностях.
7 августа (26 июля). Суббота. Из Государственной типографии прислали два первых экземпляра моих стихотворений, всю тысячу пришлют на днях.Вечером я смотрел в здешнем театре «Горе от ума». Давыдов превосходно играл Фамусова, Стрельский походил на Чацкого менее чем на лакея, но стихи говорил местами не дурно. Софья Павловна — какая-то Инсарова, не знала роли, сбивалась и никуда не годилась; Лиза очень хорошо хохотала в 1-м действии, играла порядочно и бойко, несмотря на визгливый голос. Киселевский (?) изобразил из Скалозуба армейского хлыща, но был забавен, а остальные играли весьма плохо. Обстановка вовсе не удалась, и все-таки я слушал с наслаждением это неподражаемое и бессмертное произведение.
24 августа (12 августа). Вторник. Красное село. В 8-м часу полк выступил по вчерашнему направлению. Миновав Янисьмяки, мы спустились в равнину, составили ружья в кустах и улеглись... Спускалась ночь. Надели шинели в рукава, а офицеры облеклись в пальто. Я закутался в бурку и лег на землю посредине роты. Лежать с солдатами я так люблю; оно приходится сравнительно редко, и в этих случаях я обыкновенно отстаю от кучки офицеров. Как хорошо, когда можешь быть запросто с солдатами, жить их жизнью, дышать их воздухом, вслушиваться в их говор, шутить с ними, отвечать на их вопросы. Тогда те невидимые и почти непроницаемые перегородки, отделяющие наше сословие от солдат, как бы падают, и становишься их товарищем. И странно: простой народ вовсе мне не так дорог; он становится мне мил, только облеченный в солдатский мундир. При всем своем отвращении к неопрятности, я совершенно перестаю быть брезгливым, когда попадаю в общество своих солдат и не боюсь ни насекомых, ни дурного запаха. Этот особенный, свойственный только солдату запах мне даже очень мил. Оля так верно подметила, что от солдата пахнет русским сукном, сапогами, махоркой и черным хлебом. Только я стал засыпать, как то один, то другой из товарищей офицеров приходили нарушать мое блаженное полусонное состояние, предлагая лечь в лазаретную фуру, говоря, что на земле сыро и можно простудиться, и, наконец, притащили какой-то тюфяк с подушками. Все это было очень мило с их стороны, но мне не хотелось пользоваться удобствами, которых нет у солдат. Впрочем, я убежден, что солдаты никогда не осудят барина за то, что он окружает себя барской обстановкой. Спать, кажется мне, не было суждено. Как и в предыдущую ночь, зажглись электрические фонари: один у неприятеля в Никулине, другой у нас, вероятно, в Лотту...
Продолжение следует...
Journal information