Надгробный мемориал семьи Николая II
Петербург, аэропорт. Наш ТУ-154 садится первым. Стоит почетный караул, на древке трехцветного знамени Императорский орел и черная лента: «1918 – 1998». На левом фланге два офицера Шотландского полка и волынщик в традиционной армейской форме — дань Британской Короны…
Садится и подруливает ИЛ-76. Звучит та же мелодия, только теперь подстраиваются к ней и сливаются с нею звуки волынки. Солдаты вскидывают винтовки, офицеры — шашки. Служители в черном выносят гробы поочередно, один за одним. Первыми — слуг, потом — великих княжон, за ними — Государя и Императрицы. Каждый гроб устанавливается на черный постамент. Затем его снимают и несут вдоль шеренги караула майоры Российской армии (отрекся Государь, отрекся, увы, и потому — майоры. Не отрекся бы — полковники бы несли) — до следующего постамента, в конце шеренги. И там снимают этот гроб с черного покрова служители и грузят в погребальные автомобили-катафалки.
Романовы. Их много, Я вижу их побелевшие растерянные лица…
Лицо князя Дмитрия…
Кортеж трогается и, промчавшись по пригородной магистрали, въезжает в город, на Московский проспект…
[…] В небе сопровождающий вертолет. Он следит за тем, что впереди. Эксцессы возможны, ведь и в Петербурге (как и в Москве, как и по всей России) многие убеждены, что не Царские это Останки. Звучат предупреждения: не позволим, остановим, взорвем Собор…
Но посылает Господь утешение. Великое. Разрешающее. Отпускающее. Тысячи, десятки тысяч людей на тротуарах. Они по всему пути, по всему. Они стоят молча, не видно улыбок, не видно движения губ — молчат все. Лица суровы, печальны, они провожают глазами кортеж черных автомобилей, они сопереживают, они раскаиваются, они просят у Господа прощения — «за наш великий, общий грех…»
Это — утешает. Еще не все потеряно. Господь сказал о том, что и один праведник искупит целый народ. Сейчас они все, все стоящие здесь — праведники, они чисты душою и сердцем, и я произношу мысленно: «Господи, помилуй нас всех, помилуй и прости»…
У Зимнего дворца кортеж замедляет свой бег, теперь медленно, очень медленно, это последняя дань Убиенным; проезжаем мимо окна второго этажа северозападного ризалита. На стекле в 1902 году написала Александра Федоровна бриллиантовым перстнем: «Никки здесь смотрел на гусар». Сейчас он, Никки, проезжает мимо окна, мимо своих раскаявшихся (здесь только раскаявшиеся, других нет) подданных…
У крепости толпы. Люди замерли, они, наверное, еще не верят, не уверены: неужели — свершилось? Неужели заканчивается история мести, низости, террора и бесконечно длящегося кровопролития? Это так, хочется верить в это — вопреки всему и несмотря ни на что.
И снова несут гробы, и снова играет пронизывающая мозг и сердце музыка.
Гробы вносят в храм Петра и Павла и устанавливают на скромные постаменты в центре главного нефа, как и положено. Ни шатра над гробами, ни полога, ничего. Что ж… Я уже не сужу — никого и ничего. На все воля Божия…
Только вот служителей Божьих нет. Ни одного. Нет совсем. Только хор. Светский. Он поет проникновенно, с чувством, но ведь должен быть церковный хор. Такой же, какой был в храме Вознесения в Екатеринбурге.
Семнадцатое июля 1998 года. Наш автобус идет последним, через мост Иоанновский мы переходим пешком, меры безопасности беспрецедентны. Повсюду крепкие люди в штатском — служба охраны, двое магнитных ворот у моста, сложности даже в маршруте: еще вчера можно было идти по главной дороге, сегодня почему-то заставляют обогнуть эту дорогу, обойти кругом и выйти к собору сбоку, почти от Трубецкого бастиона. Строжайшая проверка при входе в собор, приглашения черного цвета отменены в связи с предстоящим появлением президента. Слава Богу, у нас у всех оранжевые…
Президент…
Его позиция, недавняя, в фарватере патриаршей, вызывала у меня недоумение, огорчение и, каюсь, гнев. Ладно, думал я, у патриарха есть проблемы, которые создали его предшественники, советвласть и он сам. Какие проблемы у господина президента? Остаться «над обществом», которое разделилось в связи с предстоящим захоронением? Это не позиция. Это полное ее отсутствие. Патриарх — ради Бога — пусть убежденно считает, что поступает «во благо». Но президент светского — смею думать, не фундаменталистского — государства обязан иметь свое просвещенное мнение…
Мне говорили: он непредсказуем.
Я отвечал: непредсказуемость — дурная черта плохо воспитанного человека. Глава государства на оную права не имеет.
Мне говорили: он приедет.
Я не верил. Не верил и все.
Я ошибся.
Президент победил себя, предрассудки, нелепую псевдозависимость от мнения, увы, не служителя Господня, но трижды политика и только. Это победа президента и горестно-неизбывное поражение Церкви нашей…
Он вошел в храм после того, как, теснясь, заполнили главный неф все те, кто «чего изволите» соделали своей утренней и вечерней «молитвой». Следом вошел председатель Государственной комиссии Б. Е. Немцов. Но первым продефилировал по храму пресс-секретарь Ястржембский. Появился и тот, кто подвиг Бориса Николаевича: академик Дмитрий Сергеевич Лихачев.
Президент произнес слова. Подобных я прежде никогда от него не слышал. Ельцин прямо обвинил кровавую прежнюю власть в зверском истреблении собственного народа и, прежде всего, ни в чем не повинных Романовых, их слуг и приближенных. Ельцин сказал о том, что убийством не достигается ровным счетом ничего, он сказал, что в гибели Государей наших последних виновны мы все.
Он говорил нервно, неровно, тяжело, это была мучительная речь, трудная, но светлая и прекрасная. Я поверил в искренность президента сейчас, здесь, в этом храме, у этих Останков. Я надеюсь, что веяния и влияния не изменят этой выстраданной над телами мучеников позиции.
Служили панихиду. Долго. Многим трудно было стоять, ибо утрачена привычка. И вот снова: «…имена же их ты, Господи, веси». И мгновенное ощущение, нехорошее, злое: отделались отцы… Исполнили приказ неправедный…
…Последний путь, в придел святой Екатерины. Первыми несут гробы слуг, потом княжон, последними — Государыни и Государя. Гремит артиллерийский салют. 19 залпов. Губернатору Яковлеву «знатоки» объяснили: раз-де отрекся — то не Царь, только Великий князь. Царю — 21 залп, а отрекшемуся…
Некогда поэт сказал:
Так храм оставленный — всё храм,
кумир поверженный — всё Бог.
Но это — поэт, разговаривавший с Богом. Земным же управителям не ведомо, что Помазанник Божий остается таковым вечно.
Бог с ними со всеми… Теперь уже не в этом дело.
[…] Рядом с президентом идет Наина Иосифовна в черном кружевном платке, с белым лицом, быстрым шагом. Президент смотрит на присутствую-щих, она — прямо перед собой, и возникает впечатление, что она не видит ни-че-го. Только отверстые двери придела, венки на стене, доски с надписями, иконы и гробовой «холм» из досок, имитирующих мрамор.
Говорят, что так всегда и было: сначала надгробия делались временными.
Но ведь так хотелось, чтобы мы, раскаявшиеся, сделали не так, как преж-де. А сразу и навсегда. […]
…Потом был поминальный обед в главном зале Этнографического музея (не в Зимнем дворце, жаль, ибо в нем помянуть Их было бы — и от души, и от сердца, и вполне уместно). Суетно, шумно, я даже не услышал слов о «вечной памяти», но все встали, и я понял, что слова эти все же произнесены. Но священнослужителей не было. Ни одного.
Грешен: рассказывая об этих последних днях, я ни слова не написал об Александре Николаевиче Авдонине. Он внес очень весомый вклад в открытие Останков, это — правда. Но правда состоит и в том, что после 1991 года по нарастающей стало казаться моему бывшему другу и сотоварищу, что главным в этой истории было величественное и могущественное «Я» — его «я», А. Н. Авдонина. Я никогда, ни разу, не возражал и ничего не опровергал. Я не считал возможным делать это над костями Умученных. Теперь — над Их могилой
[…] Я знаю: Господь испытывает сердца. Кто-то выдерживает это испытание, кто-то нет. На все воля Божия, но следует помнить, что земное — проходит, это неизбежно, Господь же знает все…
Вечная память Вам, убиенные несправедливо, нелепо и страшно, рабы Божии. Вас истребила бесчеловечная, хамская власть, коей не будет прощения и сострадания до конца времен. Покойтесь с миром, Николай и Александра, Ольга, Татиана, Анастасия, Евгений, Иоанн, Алексий (Алоизий), Анна…
Во блаженном успении Вы получили и вечный покой и прощение грехов вольных и невольных, и Ваше есть Царствие Небесное.
Молите Бога о нас.
1998 год.
Авторский P. S. 2011-го года
…Там, где некогда была Ганина Яма, — строения и храм РПЦ. Священно-служители не признают Останков, обнаруженных в Поросенковом логу. Они говорят: Останки здесь, в Ганиной яме. Храм дважды горел. Для РПЦ это, видимо, ничего не значит…
На чем стоим — на том стоим…
А на том месте, где был дом Ипатьева, РПЦ поставила храм. Увы — с трагической ошибкой: расстрельная комната осталась в стороне. В Поросенковом логу поставили Крест.
И — самое важное: Екатеринбургский историк-краевед В. В. Шитов, его сподвижники А. Е. Григорьев, Н. Б. Неуймин, Л. Г. Вохмяков 2 августа 2007 года всё в том же Поросенковом логу недалеко от места основного захоронения обнаружили сожженные кости.
В. Н. Соловьев провел необходимые экспертизы. Неопровержимо доказано, что эти останки принадлежат Марии Николаевне и Алексею Николаевичу.
Пока эти Останки помещены на хранение в Государственный архив.
Надежда на достойное захоронение в Петропавловском соборе не утрачена.
Journal information